ksendzovska: (танец)
В целях борьбы с одлевшим косноязычием и прочей внезапной бессловесностью (болтливость - не в счёт;)) буду тут некоторое время каждый день выкладывать по кусочкам несуществующие книги. Не стесняясь в выражениях (хехе) того, что требуется выразить.

N1 )

И вот вам за это прекрасное))
ksendzovska: (солнце)
Однажды Премудрая заметила, что Луна и Солнце ведут себя странно: как-то излишне стремятся друг к другу, так что смена дня и ночи становится какой-то неопределенной и людям непонятно, как определять время. Премудрая спросила у светил: "Почему вы это делаете?" А они ей отвечали: "Мы поняли, что только мы двое способны понять друг друга в своём одиночестве". Премудрая им ответила: "Может быть, это и так, но кто тогда будет хранить день и ночь?" Опечалились Солнце и Луна, ибо знали, что никто не захочет занять их место. Тогда Премудрая сказала: "Если вы встретитесь больше, чем на краткий миг, мир сгорит в двухцветном огне. Это будет прекрасное зрелище, но оно будет последним, что вообще кто-нибудь увидит. И я этого не хочу. Но я понимаю вашу печаль и силу вашего влечения. Потому мне придётся что-нибудь придумать, чтобы избежать беды и не увеличивать горе".
И она сделала следующее: из своих рук сотворила два дерева, в кроне правой руки поселила Луну, в кроне левой - Солнце. Так она не давала подойти им слишком близко друг к другу и могла следить за сменой дня и ночи. Когда Премудрая замечала, что Луна и Солнце слишком сильно тоскуют, она сводила руки поближе, и светила могли поговорить. Когда же их стремление друг к другу становилось невыносимым, Премудрая хлопала в ладоши, Луна и Солнце соприкасались на мгновение, и случалась гроза, после которой всем людям на земле становилось легче дышать.



Картинка Авокады )
ksendzovska: (Default)
Карл и Клара жили не в мансарде под самой крышей: в мансарде под самой крышей живут только художники и поэты, мечтающие о вечной славе и исчезающие с лица земли быстрее, чем апрельский снег, падающий на свежий дёрн.
Карл и Клара жили в нормальной квартире на третьем этаже – жили долго и счастливо, несмотря на мелькающие за их окнами времена.
Когда они поженились – давно, очень давно, то время совсем уже прошло и даже почти забылось, - соседские дети попробовали дразнить их историей про кларнет и кораллы, Клара даже чуть не обиделась, но Карл улыбнулся и сказал: «Не переживай, это пройдёт». И правда, прошло. Прошло настолько, что дети просто о них забыли, потом перестали быть детьми – и не вспоминали. Кларе стало казаться, что они тоже исчезли с лица земли, потому что про них не вспоминают, но Карл снова улыбнулся и сказал: «Не бойся, это пройдёт». И правда, через некоторое время про них вспомнили, когда в ванной прорвало трубу и они залили соседей снизу. Тогда про Карла и Клару говорил весь подъезд, и Кларе хотелось, чтобы про них снова забыли. Но её утешало одно: эпоха потопа так или иначе закончится. Как закончилась эпоха забвения. И правда, всё стало просто замечательно: жильцы дома помнили и знали, что на третьем этаже живут Карл и Клара, но не докучали ворчанием или сочувствием.
Может, вам показалось, что Карл и Клара безвылазно сидели дома? Вы ошиблись, они жили нормальной человеческой жизнью, они работали, они ездили в город, они ходили на концерты и в театр, даже один раз выбрались в кино – но картина оказалась скучной, Клара дремала, а Карл посматривал на часы и бормотал: «Через 40 минут эта скука закончится, и мы пойдём гулять под снегопадом». Потом они действительно гуляли под снегопадом – снег шёл над городом, мимо окон и домов, мимо людей и витрин, мимо Карла и Клары, снег шёл, долго шёл – и, конечно, прошёл. И это было самым прекрасным, потому что снегопад закончился утром, и начался ослепительный солнечный день. День был таким ярким, что у Клары заболели глаза, но она всё равно смотрела в окно, потому что знала, что день пройдёт и глаза болеть перестанут, а пока что можно и потерпеть.
Иногда, приходя домой, Клара жаловалась Карлу на то, что ей не нравится нынешняя мода, или всеобщее увлечение хоккеем, или затянувшаяся зима, или жара, или ещё какое недоразумение, но Карл ей всегда на это говорил: «Не переживай, это пройдёт» - и Клара успокаивалась.
Однажды летим днём Карл собрался умирать, Клара испугалась, но Карл напомнил, что это тоже пройдёт, и Клара решила не расстраиваться. Это и правда прошло – но как-то странно: правая рука Карла потянулась к раскрытому окну, стала расти, удлиняться – и дотянулась до газона возле дома. Рука коснулась пальцами земли, повыдёргивала немного травы, разрыхлила землю и пустила корни. Потом весь Карл постепенно переместился за окно и стал деревом. Из его ног получились очень крепкие ветки, из головы – узловатый нарост. Клара посмотрела в окно и подумала, что Карл сейчас выглядит так, как будто так всегда и рос за окном. Кларе понравилось дерево, понравилось не закрывать окна, когда погода позволяет. Так понравилось, что она даже пожалела однажды: «Жаль, что это тоже пройдёт».
ksendzovska: (морда)
...это не цель, но средство! :))

Года, кажется, три пыталась подобраться к этому тексту с разных сторон. Ну и вот -
Радужные кобры )
ksendzovska: (морда)
...или желание потеребить старых персонажей:)

Экзамен )

***

Dec. 18th, 2008 08:46 am
ksendzovska: (холод)
По мостовым шагов скрипучих,
По площадям парадов бывших,
За чувством жизни с чувством смерти
Шагают лучшие из лучших,
Полки ни шага не забывших,
От тел - лишь четверти и трети.
ksendzovska: (Default)
Ты пишешь письмо, созерцая, Лунный пейзаж – закипающий кофе. Ты убираешь лишнее слово, Вливая горячую лаву в холодную чашку. А над головою висит вопросительный знак – Вопросительный знак табачного дыма. Ты только потому и куришь, Что любишь синеву и вопросы. Дело – табак, мой родной, Или – в шляпе. Твой голубиный конвой В клетке заперт.

Ты забываешь первую фразу, Имя изменчивого адресата, Как только грудную клетку сдавит Воздух недоброго синего марта. Месяц ангин и поспешного флирта Цедит сквозь зубы, от холода сжатые, Даже не нежность – а капельки воска. Пальцы – в ожогах от каждого слова. Дело – труба, мой родной, Это верно. Может быть, холод тому виной. Или нервы.

Говорят, будет жить очень долго, тот, кто привиделся мертвым во сне.
Каждую ночь хороню улыбку, радуясь долгой весне.
ksendzovska: (Default)
Ночной самолет лезвием крыльев Снимает с луны тонкую стружку. Ею усыпаны плечи статуй – И нежный мрамор начинает крошиться. Ночные часы выжимают лимонный Сок из надрезанных фонарей на проспектах. Ночные часы щелкают каблуками, Давят стеклянную крошку созвездий. Стылая песенка, рваный мотив. Горло болит, и хромает курсив. Хватишься – утро вцепляется в плечи. Век-волкодав тополя искалечил.

Голый король замерзает в подъезде, Северным летом обманут. Портные Сшили камзол из прозрачного завтра, Вышили ворот снегами. А время Лечит от веры в надежность одежды И от надежды на милость созвездий. Нечего милости ждать от того, кто Крошкой стеклянной рассыпан по ветру. Белая дама напротив сидела, Черную пешку измазала мелом. Мел осыпается, дама ушла. Черные кони грызут удила.

Я не надеюсь на милости шахмат -
Сплю в ожиданье обола иль драхмы…
ksendzovska: (Default)
Коломбина – укротительница снов – слушает пульс мембраны зонта. Смертельный номер: ее личный монстр сорвался с алмазной цепи и отправился по следам. Он выследит ее по вмятинам на брусчатке, оставшимся от маленьких ног, и по обгоревшим дверным ручкам, сожженным холодными пальцами.

Коломбине не скрыться, и арена пустынной площади превращается в эшафот. Так дробь дождя по капризному зонтику нашла себе примененье. Ибо цирковая дробь – пародия на дробь перед казнью. Как и любая клоунада – пародия на смерть. Иначе зачем еще выбеливать живое лицо?

Но клоун, Пьеро, Арлекин, Коломбина каждый раз воскресают, снимая грим. Раз за разом. Пока не придет Великий Гримёр.


84,25 КБ
Фото (с)Стёпа
ksendzovska: (Default)
За час до рассвета небо Обретает истошно-синий цвет – Как вечернее платье Стареющей кинозвезды. Неопрятно упавшим сыром На платье – влажный ломтик луны. И хлебные крошки созвездий – У примадонны, видно, руки дрожат. Ест неаккуратно, Пьет за троих, Ломкие ветки пальцев Комкают синий шелк. Ей бы расстаться с миром – Но мир прилип к каблукам. А хлебные крошки слижет Злая заря через час. На-пе-ре-кор Звездам холодного не-ба Вы-бе-ри день Чтобы уйти вдоль реки. Не от-веч-ай Шелесту желтой бума-ги, Толь-ко и-ди, просто иди босиком.

Человек идет по асфальту, Дважды прилипнув к нему: Тенью и отраженьем, Мутным на влажном пути. Отражение растворится, Тень никуда не уйдет, Будет тащиться к рассвету, К солнцу от фонарей. Человек ковыляет вдоль дома, Стесняясь поднять глаза, Увидеть дряблое тело – Наготу водосточной трубы. Человек не заходит в утро – Человек заходит в подъезд. Плесневелый сыр электрической лампочки Вызывает в желудке спазм. Бе-лый вос-ток – Тяжкая поступь слоно-вья – Да-вит ли-мо-ны Гаснущих фонарей. Не от-ве-чай Шелесту желтой бума-ги, Толь-ко и-ди, только и, только и-ди.

Глаза болят, пропекаясь на сковородке полудня.
Я вообще хорошее блюдо – наподобие студня.
ksendzovska: (Default)
На окраине города Пляшут водовороты – Там, где срываются улицы Водопадом с обрыва границы. Туда ни в коем случае Нельзя попадать до крика Петуха на башне ратуши – Медного стража сует. Кукареку, начеку Алое оперенье, золотой гребешок. Кукареку! Испеку Хлеб для седых младенцев и спрячу в дырявый мешок.

По гривам водоворотов Ходит сомнамбул сонм. Им позволено многое В плату за хрупкую память. Забвенье – горбатый сторож – Шаркает в тупике беседы, Сушит пергамент ладоней, Не отражается в зеркалах. Посторонись! Скатишься вниз – Я поймать не успею, я не за тем здесь стою. Посторонись! Узкий карниз – Только для нас, для сомнамбул, чтящих подлунный уют.

Если водоворот камней за ночь не затянет улицы,
Придется выйти в город, говорить, улыбаться, сутулиться.
ksendzovska: (Default)
Знаешь ли ты, что над городом За час до первых лучей Пролетает воздушный корабль От макушки города до мизинца левой ноги? Он везет дыхание спящих Тем, кто не спит - в боях, В шторм ли, или от радости. Все они перед ним равны. Вдох-выдох, на левый бок - Говорили мне - не ложись, сурок.
Свинцовыми цепеллинами Каркают стылые дни. В краденных не-прощаниях Спят пожилые супруги. Ты расставляешь сети На предрассветных ворон, Тополиный корабль мой, Недосказанный шаг.Сядь-встань, выплюнь мёд миража. Его на горе дарит предрассветная госпожа.

Сметаю колючие крошки со сгорбленного стола.
Жаль, что глаза незрячи. Жаль, что кожа мала.
ksendzovska: (Default)
Просыпайся, пока ступни еще помнят Песок на дорогах и брусчатку улиц. Просыпайся, пока глаза еще видят Лиловое небо и лужу, пронзенную шпилем. Там живут ли на воле под небом Крылатые люди ненастья? Там ли бродят толпой по дорогам Искатели сладкой полыни? Расскажи, как искал города, Окруженные роем предместий. Расскажи, как блуждал по пустыне, Попавшись в сети следов караванов. У того укради, Кто идет впереди, Полусгнивший свиток И посох с головой гадюки – Там внутри будет склянка – две капли Утреннего незабвенья, Памяти сновиденья.
К вечеру, как утверждает тезка Вечно юного змееборца, Цвета устают содержать пестроту оттенков. Поэтому ты спешишь в те предместья. Можешь не беспокоиться: не пойду, не застряну мошкой В липкой смоле не удавшегося полета. В этой яви не дышится, даже не пьется Горькое зелье недосказанности слова перед пробужденьем. Смешивая в горсти Зыбкие горести, Выбери три шага До перламутрового тумана – Там не болит голова, тело не имеет веса, Полуденной тяжести, Свинцового предрассветья.

Обхватив руками колени, взмываю в бесцветные небеса.
Там – остов подъемного крана и сковородка «чертова колеса».

Литва

Dec. 10th, 2007 07:29 am
ksendzovska: (нн)
Всё это лишь воспоминания о впечатлениях ребенка – позднесоветского московского ребенка, сумасшедшей дочки нормальной матери, напрочь (к счастью) лишенной воображения. Моя неуёмная фантазия до сих пор кажется маме патологией, хотя теперь она наивно принимает её за искусство (это маму успокаивает).
Read more... )

Кажется, это подарок для [livejournal.com profile] volatchy)))
ksendzovska: (рука)
За окном моим деревья
листья сжали в кулаки.
От белесого неверья
отделяют пустяки.
Пустячок - трава сырая -
вроде, мелочь, пятачок...
Но и вздох в печи сгорая
весит тонну. Боль - не в счет.
Пусть бежит вода из крана,
соль - на рану, сахар - в чай.
Выйдешь в поле. Поле - брани.
Кости - белы. День встречай -
слава Богу, не последний.
(Вроде, молод и здоров...)
Ты пройдешь через селенья
мимо пашен и дворов,
мимо торжища с помостом,
мимо стен слепой тюрьмы,
мимо дома. Дальше просто
сам себя возьмешь взаймы
у зеркальных вод запруды.
Вот и вышел ты к реке...

Я боюсь зимы, простуды.
Лист сжимаю в кулаке.
ksendzovska: (Default)
***
Где вьюгу на латынь
переводил Овидий,
я пью степную синь
и суп варю из мидий.
А. Тарковский



Вспоминается почему-то "Зима у гетов" Овидия. Овидий - художник, визуал ("Нарцисс"- по-моему, вообще киносценарий). И есть в этой "Зиме..." сказочно красивый эпизод.
Внезапно ударили морозы. (Овидий в ужасе: он думал, так не бывает!) Вино в закрытых глиняных кувшинах замерзло и, разумеется, разнесло эти кувшины на черепки. А само осталось стоять - прозрачное, всех оттенков красного - повторяя форму уже несуществующих сосудов. А теперь представьте себе: ясное зимнее утро - солнечные лучи насквозь просвечивают мерцающие глыбы хмельного льда, отражаются от стенок воображаемых кувшинов.
Нерукотворные витражи. Прозрачная память о непрозрачной глине.

***
...как сроду пристало поэтам,
художникам и акробатам.
А. Анпилов


У Честертона есть рассказ о художнике, сбежавшем от славы в маленький городок. Художник купил там лавочку и торговал всякой дребеденью - съедобной и несъедобной. Но был пойман, потому что леденцы, в огромном количестве разложенные на его витринах, были похожи на витражи. Больше в окнах лавочки ничего нельзя было увидеть - только стеклянное сверкание разноцветных леденцов.
Абсолютно непрактично с точки зрения доходности. Потому что художник. Который ближе к концу рассказа вломился в запертый собор среди ночи - чтобы увидеть витражи при луне.

***
De gustibus non est desputantum.
Народная мудрость

С детства я не очень люблю сладкое. Редкое лакомство приходится мне по вкусу. Сахар в чистом виде вообще тошнотворен. И с раннего детства я затаила обиду на классические леденцы-петушки. Ведь сосульку хочется лизнуть потому, что она красивая. Сосульки вкусные - как и всякая чистая талая вода. А леденцы-петушки - еще красивее. Потому что цветные - янтарно-желтые, изумрудно-зеленые, рубиново-красные. И омерзительны на вкус: голый сахар.
Мне этот подлый обман стоил в 4-5-летнем возрасте нескольких крупных ссор с бабушкой: не выклянчить это прозрачное чудо я не могла, съесть - тоже не могла. А словарного запаса на объяснения и оправдания не хватало.
ksendzovska: (Default)
Несмотря ни на что, все-таки выложу этот опус, не спросясь разрешения прототипов.
Кл. и Л.О., вы, надеюсь, не обидетесь?))))

Не умею писать никакую прозу, ибо ленива смертельно)))

Короче...

много букв про Джесси, Рика и Хильду )
ksendzovska: (Default)
Если спросоня выглянуть в окно - сразу нырнешь в небо. Вдох - прыжок - задержать дыхание - медленно всплыть - вцепиться в подоконник. Рухнуть с подоконника снова на диван. И облизать губы - почуствовать вкус неба.
Мятный вкус полуночного неба. Предрассветную ваниль. Приторно-апельсиновый полдень. Клубничное варенье заката. Абрикосовое утро.

Потом дойти до кухни и запить крепким горьким чаем. Чтобы воспоминание о вкусе неба осталось только в левом виске легким намеком на мигрень.
ksendzovska: (Default)
Черные, красные, колкие, хлесткие звуки не держат. Звуки толкают. Город украшен флажками - беда мне: на карнавал осужден я пожизненно.

Каждое утро - площадь остывшая, мерзкая плоть: ни души, ни одежды. Я не спешу. Я пью чай. Я не выспался. Щеки словами родных исцарапаны.

Эта планета по кругу не вертится. Эту планету качает, как маятник: между Луною и Солнцем подвешена, утром и в сумерках падает в минимум.

Двадцать четыре мухи назойливых перед глазами мелькают до одури. Я же до ночи, до изнеможения с кожей сдираю улыбку треклятую.
Page generated Aug. 1st, 2025 02:52 pm
Powered by Dreamwidth Studios